Перед концертом 10 февраля 2018 года из цикла «Легенды пермского театра» Владимир Елин — солист оперной труппы с 1958 по 2007 год — рассказал о своей карьере, выступлениях на престижных вокальных конкурсах, жизни с Ольгой Захаровой на сцене и в браке.

Владимир Елин. Фото: Марина Дмитриева

Владимир Владимирович... Вы сейчас уже не поете?

Нет, конечно. Восемьдесят пять лет, ты что, девочка?

А когда закончили?

Я пропел в театре сорок девять лет. Больше таких солистов у нас нет. Причем моим последним выступлением стала сдача спектакля «Иоланта» в постановке [Георгия] Исаакяна. Было это 14 мая, а 22 июня мне исполнялось семьдесят пять лет. Тогда я всем сказал: «Всё, ребята, Елин больше не поет».

Тяжело было решиться уйти со сцены?

Ты знаешь, в профессии вора и актера есть кое-что общее — надо вовремя смыться. Актер сам должен знать, когда ему следует уйти.

Как он это чувствует?

Ну как? Он понимает, что уже не может петь на том уровне, на котором его привыкли слушать. Когда это заметит публика, будет поздно. Надо уходить до того.

Вы считаете, что вовремя ушли?

Вовремя, да. И по собственному желанию. А то ведь можно уйти и «не по собственному».

Ну, то есть наступает момент, когда голос дает сбой?

Голос у меня неизносимый. Не шатался, не болтался, всегда прилично звучал. Но сколько ж можно? И потом, я устал. Пять лет в консерватории да сорок девять — в театре. Вот и посчитай.

А если это дело вашей жизни?

А если жизнь ушла? Тебе интересно слушать старого певца?

Мне интересно слушать его рассказы, когда он делится своим опытом.

 Вот и пусть сидит на пенсии и делится опытом, а поют — молодые.

Верно ли, что до поступления в Московскую консерваторию, вы работали токарем?

Тут надо с начала рассказывать. Вырос я в городе Краснодаре. После  седьмого класса (в семье было тяжелое положение) пошел работать на завод: сначала учеником токаря, а потом и токарем. Параллельно поступил в вечернюю школу рабочей молодежи и окончил десятилетку. Участвовал в самодеятельности. Однажды приехали из Москвы два педагога на предмет поиска певческих талантов. Я им показался — и приглянулся.

Что вы спели?

 «Дороги» Новикова—Ошанина. (Поет) «Эх, дороги... // Пыль да туман». Через некоторое время пришла телеграмма, причем почему-то правительственная: меня пригласили на прослушивание в Москву.

И вот — Большой зал Московской консерватории. Выходит Елин. «Что будете петь?» — «Эх, дороги...» В консерватории, представляешь? Однако понравился. Но — образования-то нет. Мне предложили поступить сначала в училище при консерватории. Полтора года я проучился, и после этого меня приняли.

Был такой педагог — Гуго Ионатанович Тиц, я к нему попал. Но мне с ним плохо работалось. Например, спрошу его о дыхании, а он: «Да брось ты эти профессорские штучки!» Или хочу уточнить про высокую позицию, а в ответ: «Ну вот, ты опять чего-то где-то наслушался». До четвертого курса я с ним маялся, а потом, по примеру Ольги Андреевны [Захаровой], решил перейти к другому педагогу. Собралась кафедра, спрашивают, что да как. Не подходим, говорю, друг другу. Ректор консерватории Александр Свешников зовет меня к себе в кабинет и давай распевать. Послушал: «Да, неважные у тебя дела». После этого пригласил из института Гнесиных педагога Евгения Иванова — с ним дела у меня пошли совсем по-другому.

А как вы с Ольгой Андреевной повстречались?

Там же, в консерватории. Оказались на одном курсе, но в разных группах. Как-то в оперном классе смотрю: сидит девочка, слезки у нее текут. И так я в этот момент к ней душой проникся! В общем, сдружились. А на четвертом курсе решили пойти в ЗАГС. Расписались за пятнадцать рублей без всяких маршей Мендельсона. После чего пошли в кафе, взяли по мороженому, взяли вина, выпили и затем — в кино. Как сейчас помню: шел английский детектив «Газовый свет», и нам чрезвычайно интересно было, потому что такие остросюжетные фильмы редко показывались. С тех пор мы с Олей не расставались.

У Оли был бескрайний верх, сама — как куколка. Но с педагогом ей тоже сперва не повезло. Ее отдали к мужчине, тенору, солисту Большого театра. Был такой, «кагэбешник», кучу людей в театре пересажал...Он своих студентов строем распевал. Оле не нравилось, как он работает, и она от него ушла. Попала к [Наталии] Франковской, которую пригласили в консерваторию из института Гнесиных. Та два года у нас проработала да обратно вернулась. И Оля за ней пошла. Бросила консерваторию. По счастью, в институте был студент, который как раз к тому, Олиному, педагогу хотел. Кончилось тем, что их просто поменяли, и Оля окончила учебу у Франковской. Вот что такое педагог в жизни певца — самое главное.

Оля пермячка была. Здесь она училась в 17-й школе и выросла на Пермской опере. В те времена наш театр был очень хорош, еще и в 1954 году прогремел на московских гастролях. Мы с Олей решили после выпуска попробоваться в Перми.

То есть не вас пригласили, а вы сами приехали?

Да-да. Перед выпускными экзаменами, в зимние каникулы, мы приехали на пробу. Театр в то время работал во Дворце Свердлова [сейчас Дворец культуры им. А. Г. Солдатова], потому что историческое здание было на реконструкции. Мы показались: я спел Гремина, Сусанина, а Оля, кажется, Джильду — и нас сразу пригласили. Спокойные, мы уехали в Москву доучиваться.

Вскоре прислали письмо с перечнем партий, которые нам предлагались. Мне так даже больше, чем я мог взять. И вот, с 27 октября 1958 года мы были официально оформлены в Пермском театре оперы и балета. 23 ноября нас выпустили в спектакль — это был «Риголетто» Верди, где Ольга Андреевна пела Джильду, а я Монтероне. А 29 декабря вышла премьера «Руслан и Людмила» Глинки: Ольга Андреевна в партии Людмилы, а я в роли ее отца Светозара. После этого пошло-поехало.

Какая у вас хорошая память на даты!

Да ну какая память! (Напевает) «Всё, что было не со мной, помню...» Просто это были знаменательные даты. Когда мы поступили в Пермский театр, мне было двадцать шесть лет, Ольге Андреевне — двадцать пять.

Трудно вам было на спектакле перевоплощаться в отца своей любимой женщины?

А мы на сцене не муж и жена. Мы на сцене — актеры. Поэтому будь любезен делать то, что велит режиссер.

Кого из них, режиссеров, с которыми вам довелось работать, вы вспоминаете с теплотой?

Был у нас Юрий Петров, молодой режиссер из Большого театра, который поставил оперу Прокофьева «Семен Котко» и «Не только любовь» Щедрина. И еще был такой Сергей Штейн из Минска, он ставил «Волшебную флейту» Моцарта: Ольга пела Царицу ночи, а я Папагено. Вот они мне очень много дали. И Келлер, конечно, Иосиф Исаакович.

Владимир Елин. Фото: Марина Дмитриева

Чем именно они вам запомнились?

Стилем работы. Есть режиссеры, которые создают общую картину и на тебя как актера не смотрят. Наполняешь ты роль изнутри, не наполняешь — им до лампочки. Подойди сюда, встань туда. А эти люди научили меня мыслить. Я поначалу зажатый был, так они меня раскрепостили.

Я вот о чем хочу спросить — мне кажется, вы знаете ответ: про пермскую оперную труппу часто говорят, что она особенная — в том смысле, что в ней царит теплая, дружественная атмосфера. Это отмечают все, кто приезжает сюда из других театров. Откуда это пошло?

Когда мы в 1958 году приехали в Пермь, нас было пять человек выпускников Московской консерватории. Ну как тут не быть дружными? [Александр] Шморгонер, в те времена главный дирижер театра, смотрел-смотрел на нас и сказал: «А давайте-ка, ребята, я на вас «Богему» поставлю!» Так и сделал. Ольга Андреевна была Мими. Это был замечательный спектакль — все молодые, как герои в опере. Но однажды [Борис] Афанасьев, уже он был главным дирижером, психанул — ансамбль у него разошелся, и с тех пор та «Богема» больше не шла. Жалко очень...

Когда случались кризисы, как вы из них выходили?

Терпели. Терпели и ждали, что будет лучше. Певцы же народ подневольный.

А творческие кризисы были?

Их не было. Хотя... всё, понимаешь, постепенно угасало. После Афанасьева театр пошел вниз.

Что значит «вниз»?

Ну, творчески. Режиссеры пошли неинтересные, дирижеры такие же. Всё от руководства зависит. Почему в стране так стало, ты мне объясни? Вот и в театре так же. Многое нам казалось странным, но что мы могли сделать? Артист под дирижерскую палочку пляшет.

У вас есть девиз по жизни?

Нет, давай я вместо этого тебе лучше анекдот расскажу. Вызывают однажды человека к начальству и спрашивают: «Были ли у вас колебания по поводу генеральной линии партии?» И он в ответ: «Нет. Колебался вместе с партией».

Кстати, а вы в партии-то состояли?

Мне делали предложения, но я отказался. Вот Оля состояла, она и секретарем была. А я не мог. Там среди прочих были непорядочные люди, и я не мог с ними быть в одной организации. 

Вы счастливы тем, как в итоге сложилась ваша творческая жизнь?

В общем-то да. Не без изъянов: были и неудачи, и зависть, но гладкой наша дорога не бывает.

Конкурс имени Глинки. Из домашнего архива Владимира Елина 

Какой момент стал для вас самым счастливым?

День, когда я получил звание лауреата на конкурсе имени Глинки в 1965 году. Пел Кочубея, впервые в своей жизни — партию короля Рене и Филиппа II и другое. Готовился сам (в театре меня тогда не поддержали, и я оформил командировку от ВТО [Союза театральных деятелей]), всё как на ниточку было сделано. Ну, как уж вышло. Мы с Женей Нестеренко тогда четвертое место поделили, но я был счастлив. Вернулся в Пермь — а тут уже все обо мне трубят.

Еще раньше, в 1957-м, я как студент консерватории участвовал в конкурсе молодежи Москвы на Всемирном фестивале молодежи и студентов и стал лауреатом третьей степени.

Потом еще конкурс был — в 1962-м. Нас с Олей часто приглашала Пермская филармония, мы на концертах пели советские песни. Как-то раз в филармонию пришло приглашение на Всероссийский конкурс артистов эстрады. Мы с концертмейстером Маргаритой Андроповой собрались и поехали. И тоже получили третью премию. Причем председателем конкурсной комиссии был [Леонид] Утесов, а в составе, среди прочих, Клавдия Шульженко. Интересно, что на том конкурсе первую премию получила Зыкина, вторую — Хиль, а третью — Елин и Кобзон.

У меня была хорошая песня: Генрих Романович Терпиловский написал для меня блюз. По итогам я был назначен в заключительный концерт, он по телевидению транслировался. Но дело было под Новый год, и я, если бы участвовал, опаздывал домой. Махнул я на всё рукой, сел на поезд и уехал в Пермь.

То есть семья для вас всегда была на первом месте?

Мы с женой прожили шестьдесят лет. 2 сентября 2016 года отметили семейный юбилей, а 2 ноября ее не стало. В один миг, у меня на руках... тромб, видимо. Слава богу, что хоть так.

Владимир Владимирович, когда в 2007 году вы оставили сцену, то сосредоточились на преподавании?

Преподавать я начал, еще работая в театре. Меня пригласили в [Пермский] институт культуры: там я проработал десять лет и ушел в звании доцента. Кроме того, по просьбе Исаакяна, я некоторое время был педагогом в театре. Совмещал.

Хочется представить, как вы ведете урок. Вот приходят к вам студенты, совсем еще неопытные певцы, и как вы им объясняете, что значит быть певцом?

Погоди, прежде чем профессионально обучать певцов, мы с Ольгой Андреевной прошли серьезную школу. До института культуры мы работали в Пермском университете. Там была самодеятельность, и наша известная солистка [Наталья] Измайлова вела у них вокальный класс. Потом она ушла, и пригласили нас.

Это было замечательное время! Там было много народу, встречались отличные голоса, и одно время даже подобралась полупрофессиональная труппа. Мы с ребятами и сцены из опер ставили. В общем, когда нас позвали в институт культуры, мы уже набрались большого опыта, поэтому у нас все студенты пели практически сразу. У Ольги Андреевны — той вообще почти все ученицы становились лауреатами какого-нибудь конкурса.

Как вы добивались таких успехов?

Ну, что значит «как добивались»? Это же наша специальность. Работали. Знали, что надо.

А что «надо»?

Ну, милая моя, это профессиональный разговор.

Вы не хотите поделиться секретами своего мастерства?

Да просто это с ходу не объяснишь. Извлечение звука всегда происходит индивидуально. К примеру, я могу сказать студенту: «Пой в нос, но через левую пятку». И он понимает. А вот ты не поймешь. У педагога много таких отмычек, каждая формируется эмпирически. Есть артисты менее музыкальные, есть более — к каждому свой подход нужен. И каждого педагог должен научить думать. Вот почему я с первых шагов старался добиться того, чтобы человек понимал, о чем он о поет.

Но однажды наступил день, когда я и преподавать перестал. Сказал ребятам: «Всё, дальше без меня, мне уже тяжело». Я ведь за них переживаю эмоционально. Сейчас народ молодой спит на ходу, его надо разбудить, встряхнуть — а у меня от этого давление скачет.

И всё-таки, что за натура такая — певец?

Дар природы. Боженька человека поцеловал, и он стал певцом. Как еще я тебе объясню?

А ежели не поцеловал, но петь хочет?

Останется звукодуем.

Интервью: Наталья Овчинникова
2018 год